это нужно пережить!».

— Ну… прошу тебя! Сделай же что-нибудь… чтобы не было так больно! Ты же хороший, Ванечка!

Он все-таки встал, отложив гитару. Подошел к ней и обнял. Стоял, молча гладил ее по голове, спине. А она, уткнувшись ему в грудь, разрыдалась.

Потом она начала успокаиваться, еще всхлипывала:

— Дай мне папироску!

— Тебе сейчас нельзя курить. Ребенку может повредить!

— Вздор! Не так уж часто я и курю. А сейчас мне… нужно!

Она умылась под умывальником, вытерла лицо поданным им полотенцем. Потом курила, молча и глядя куда-то в угол.

— Может… коньяка рюмку? — предложил Иван.

Она кивнула:

— Да… давай!

Опять молчали, сидя рядом за столом. Он обнимал ее, но не нежно, как мужчина. А как-то… по-родственному.

— Вань… Я, конечно, та еще… Но… может быть… Мы с тобой простимся, как-то… по-другому.

— По-другому — это как?

— Ну, Господи! Ну что ты как… совсем дурак, а? Ну… «трахни» ты меня, а?! Хорошенько так! Как раньше…

Настроя не было от слова — «вообще».

— А это… ну как-то… это уж какая-то двойная измена получается. Нет?

Она усмехнулась криво:

— А может… так легче будет? Буду ощущать себя конченной шлюхой и мразью, нет?

— Вот еще! Глупость какая! Ты не шлюха и не мразь! Ты просто красивая женщина, которая хочет своего счастья — дом, муж, дети. Ну так и строй свое счастье, и не выдумывай глупостей! Все правильно, Лиза! Все правильно!

— Ну так… давай, а? Мне… правда очень этого хочется. Правда, я не лгу сейчас! В последний раз, а? Мне так хочется забыться у тебя на груди… после того, как… чтобы снова было так сладко… как тогда, бывало. Вань! Ну будь человеком, а?

— М-да-а… А что же… летчик твой?

— Он уехал. Пообещал, что вернется за мной в начале июня. И еще… чтобы ты все понимал и знал. Я сказала ему, что беременна…

— Вот как? А что же он?

— Он? Он сказал, что ему — плевать! Что он хочет этого ребенка, что он уже считает его своим! Он… Ваня, он любит меня! Сказал… что сразу это понял, когда увидел меня на сцене. Понял и сразу решил, что не уедет без меня!

«Ну… мужик, чё!»

— Да? А ты?

— Я… он очень надежный такой. Спокойный, рассудительный, умный. Мужчина.

— И как же мы тогда…

— Ну… пусть это будет мой грех!

Она была безумна сексуальна. Делала это… как в последний раз. Косов чувствовал, как волна за волной накатывало на него дикое желание. Он был то очень нежен с ней, так нежен, что боялся даже коснуться не так… То — на него нападало какое-то буйство, и тогда он даже рычал… вроде бы. И делал все грубо, резко, быстро. А ей, казалось бы, этого и хотелось.

«Даже не представлял, что так… хорошо всему ее обучил! Как же она… хороша»!

И тот же минет… в ее исполнении, казалось бы, мог поспорить с таковым у Завадской. По крайней мере — по чувственности, если не по технике!

А как она скакала на нем! То крича, то плача, то осыпая его поцелуями.

Они лежали на боку. «Ложки» — они такие… «ложки!».

— Не выходи из меня! Давай так полежим, хорошо?

— Угу…

— Вань?

— М-м-м?

— Представь… я кончила! От этого… мне же… не нравилось!

— Это плохо? Или… хорошо?

— Это и хорошо… и плохо! Как же я… теперь? Да еще и так… бурно! Мне показалось… что я даже сознание потеряла. Так мне было… хорошо!

— Ты… смотри! Не вздумай все это повторять… с ним. Боюсь, не поймет твой серьезный и рассудительный мужчина… такого разнообразия и умений.

— Ну… я сказала, что у меня… был любовник… такой… опытный!

— Ты что? Уже все это…

— Да нет! Что ты! Конечно, нет… Так… Так у меня только с тобой. Но… похоже, что его бывшая… была той еще… фифой!

Уже уходя, она, смутившись, спросила:

— Вань… У меня… до отъезда еще больше двух недель. Можно… я еще приду?

Не зная, что ответить, что будет более правильным, он поцеловал ее. Как можно более нежно…

Глава 29

«Ф-у-у-х-х!»

Мышцы ноют и чуть тянут. Значит хорошо позанимался! Иван вышел из сарая-дровяника, который сейчас полупустой и вполне хватает места для занятий. Сначала кросс. Вышел уже на уверенную такую «пятерочку». Потом разминка, растяжка и турник. Плотно с турником, до пота. Потом — брусья, тоже неслабо. А уж затем — в сарай, где висит его импровизированная груша. И там тоже — до пота, аж кулаки ноют!

Восстанавливая дыхание, вышел из-за клуба ко входу.

«А это что за фикус?».

На скамейке возле входа, щурясь от весеннего солнышка, и покуривая папироску, сидел пацан лет четырнадцати-пятнадцати. Приблатненный, не местный.

«Морда как-то… знакомая!».

Увидел его пацан, цыкнул слюной на дорожку, и «забычковав» окурок, уложил его в карман пиджачка.

— Ну ты чё так долго-то? Замаялся я тя ждать! — шмыгнул носом, — Ну ты и лосяра здоровый!

Вообще-то Косов себя «здоровым» не считал. Ну да, чуть выше среднего сейчас мужчины. Сто семьдесят восемь «сэмэ». Здесь средний рост примерно сто семьдесят-сто семьдесят пять. Помниться, по таблицам словесных портретов конца восьмидесятых-начала девяностых — средний рост как раз в этих пределах. Сто семьдесят шесть-сто семьдесят восемь значился как — «выше среднего». От ста восьмидесяти — уже «высокого роста». А если как викинг Сережа — тот уже конкретно — лось!

И по мускулатуре Косов не очень. Больше жилистый, чем накачанный. Что, в общем-то, является основой его «пичальки». Не растут мышцы дальше, хоть ты тресни! И не помнит он того, что нужно для роста мышечной массы, и специальной литературы еще не водится. Вот так… Но пацану видимо представляется иначе.

— А ты кури побольше — вообще ни хрена не вырастишь!

— Ой! Да чё там! Сам небось смолишь, как паровоз! — пацан презрительно хмыкнул на его педагогический экзерсис.

— Так я уже вырос, а ты еще нет!

Пацан снова сплюнул на дорожку, высказав тем самым свое отношение к его словам. И это здорово «выбесило» Ивана:

— Ты, мля, еще раз сплюнешь, я тобой тут всю дорожку подотру! Ну-ка, сявка, обозвался «по-бырому»! К кому «причалил», чё надо?! Быстро расклад весь на кон!

Пацан подобрался:

— Да чё ты? К те же и пришкандыбал!

— А ну встал, босота, когда со старшими базаришь!

Шкет, пытаясь «держать марку» хмыкнул, пусть уже и потише:

— Ты штоле старший? Ха!

— Так, мля! Я те щас в лоб ебну, и